ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

В предсказанный Адиной срок, вскоре после летнего праздника Шавуот у Элишебы родился крепкий здоровый мальчик. Роды прошли легко, и она сочла это хорошим знаком. Его назвали Иоханан, что означало «Всевышний помиловал». Элишеба, как положено, сначала дала ему левую грудь, более близкую сердцу матери, и почувствовала себя счастливой.

Павел Товбин

ДВЕ МАТЕРИ

1. Нежданная гостья

Было темно, солнце еще лежало за холмами. Элишеба, как и во все годы их брака, провожала Захарию, отправлявшегося в Иерусалим на две недели, чтобы вместе с сотней других священников-левитов служить при Храме. Привычка эта возникла с той поры, когда много лет назад еще совсем молодая она шла рядом с коляской, запряженной норовистым мулом. Тогда, прежде чем тряхнуть поводьями и отправиться в путь в Иерусалим, Захария повернулся к жене, коснулся ее плеча и улыбнулся, глядя ей в глаза. Немного грустно, как ей показалось, будто прощаясь надолго. Со временем все эти страхи забылись, но привычка провожать мужа далеко за деревню, чтобы еще раз увидеть его задумчивую улыбку прощания перед дорогой, сохранилась.

В этом году период дождей, который обычно длился почти до Песаха (22–28 апреля), закончился уже к концу марта. С Иудейских гор спустились теплые ветры и, не задерживаясь в деревне Эйн-Керем, где жили Элишеба и Захария, устремились дальше к Храму, где поклонялись единому и незримому Создателю всего сущего.

Она поежилась — раннее утро было прохладным — плотнее запахнула на животе шерстяное покрывало, чтобы дитя, растущее в ней, не почувствовало холода. Первые лучи осветили каменистую дорогу от Эйн-Керем к Иерусалиму, по которой сейчас ехал Захария. С возвышения Элишеба видела виноградники, миндаль, рощи оливковых деревьев, залитые прозрачным утренним светом. Чуть в стороне находились поля, отведенные под посевы пшеницы и ячменя. В более прохладном климате Иудейских гор ячмень сажали на южных склонах, чтобы он созревал к празднику Песах. Поля засевали в течение шести лет, чтобы они давали щедрый урожай, а на седьмой год земля отдыхала. Дальше к востоку был город — и в нем пылал на солнце ослепительно белый с золотом Храм, прообраз мироздания. Божественный свет наполнял Храм и распространялся из него по всей земле. В Храме пребывала Шехина — Слава Божья, а в Святая святых, доступном лишь первосвященнику один раз в году для воскурения фимиама, находился ковчег завета древних иудеев со Всемогущим творцом, хранивший скрижали с десятью Его заповедями.

Элишеба двинулась к дому, прошла мимо большого пресса для оливкового масла — собственности всей деревни. Дважды в неделю здесь собиралась деревенская община: в центре — пахнувшие свежевспаханной землей, жарким потом, овцами и козами мужчины, а женщины с детьми по бокам.

После совместной молитвы наступал черед общественных дел. Их обсуждали долго, со страстью, но, как было хорошо известно Элишебе, редко находили компромисс в те дни, когда Захария отсутствовал. Его спокойный голос, дружелюбная улыбка способствовали примирению спорщиков.

— Сейчас Захария опять скажет, что и один и другой правы, — говорили женщины.

Элишебу часто сердило нежелание Захарии поддержать кого-либо из спорящих. Но она не смела возражать мужу при людях.

— А теперь, — говорил Захария, — пусть мудрость Всевышнего поможет нам найти решение.

— Неужели ты никогда не сердишься? — иногда допытывалась Элишеба.

— Зачем? Я ведь знаю каждую семью много лет, я вырос с ними. Знаю их детей, их страхи, их радости. Знаю достаток каждого. Как же я могу сердиться… Три года назад, помнишь, был неурожай? Мы тогда собрались вместе: всех спасли, ни у кого не отняли землю за долги сборщики налогов — и год пережили. Нам с тобой было проще: выручили доходы с наших родовых земель в Вифлееме.

Ближе к вечеру Элишеба сидела во внутреннем дворе, прислоняясь к теплой стене своего дома, и смотрела, как ее рабыня Адина омывала ноги неожиданной гостьи Мариам, дальней родственницы, пришедшей с караваном с севера. Ремни от сандалий оставили красные следы на тонких ступнях Мариам. Она стояла, подняв лицо к заходящему солнцу, и улыбалась, чувствуя бережные прикосновения рабыни.

Приезд Мариам удивил Элишебу, ведь до этого они были знакомы мало. Последний раз они виделись несколько месяцев назад на свадьбе Мариам и Иосефа в Вифлееме. Мариам происходила из того же колена Иуды, представленного небесно-голубым флагом со львом, что и древний царь Давид, но в ее роду были также люди из колена Леви, к которому принадлежали Элишеба и Захария. Нагрудник одеяния первосвященника с двенадцатью камнями по числу колен Израиля на знамени Леви хорошо уживался со львом колена Иуды. Браки, заключаемые между членами этих двух колен, не были редкостью, поэтому женщины были в родстве через своих матерей.

Свадьба была скромной. Элишеба запомнила лишь счастливое, еще полудетское лицо Мариам, которую несли на украшенных носилках в дом Иосефа, состоявший из двух комнат, где ей предстояло обнять мужа на спальном коврике, положенном на земляной пол. Элишеба еще удивилась, почему у этой счастливой невесты такое бледное лицо, почему не наложена сурьма на ее веки и брови. Она тогда не удержалась и вспомнила свою свадьбу. Ее длинные косы были обвиты вокруг головы, в них были вплетены нити жемчуга и кораллов. Когда ее несли на носилках по улицам в большой просторный дом Захарии, самый большой дом в деревне, на руках ее и ногах звенели красивые золотые браслеты, а все вокруг пели: «Адонаи, пусть вскоре зазвучит в городах Иудеи и на улицах Иерусалима голос веселья и голос радости…»

Странно, что она не предупредила о своем приезде. Худенькая, с узкими бедрами — вовсе не изменилась со свадьбы. Даже на солнце лицо бледное, а глаза светятся. Простая девочка, из небогатой семьи, наверно неграмотная. Но очень трогательная.

Элишеба охватила ладонями свой большой живот и удовлетворенно вздохнула. У нее было крупное тело, крепкие, уверенно стоящие на земле ноги, широкие бедра, хотя она еще не рожала. Несмотря на возраст, женщина в расцвете сил. Многие годы она жила со страхом и благодарностью в сердце, ведь по закону через десять лет жизни с бездетной супругой Захария мог взять другую жену, чтобы она родила ему. Но он ни разу за все эти годы не упрекнул ее в бесплодии. А теперь в ней растет дитя, чтобы вознаградить Захарию за терпение. Любящий муж, богатый каменный дом с выходом в большой двор и собственным колодцем. У нее свой огород, есть даже два фиговых дерева, и к осени они дают спелые и вкусные плоды.

Элишеба помнила, как ждала первых движений ребенка, а они все не приходили. Она тихо плакала по ночам, отвернувшись от спящего мужа, так, что ее ночная сорочка была еще мокрой поутру, повторяя: «Сжалься надо мной, поддержи и укрепи меня, чтобы плод в моем чреве не погиб и не вышел раньше срока». Ведь она понимала, что в ее возрасте сохранить и родить это единственное позднее дитя равносильно чуду.

Но наконец поздно ночью Элишеба почувствовала легкое движение, словно в животе порхали крохотные бабочки, и она снова заплакала, теперь уже от радости. Она повернулась на кровати к спящему Захарии, вдохнула родной запах его сна и, уже не боясь разбудить, крепко прижалась к нему.

Ко времени приезда Мариам Элишеба уже различала, как дитя изменяет положение, двигает крохотными ручками и ножками. Чаще всего это происходило ближе к середине ночи, после чего она уже долго не могла уснуть. Она прикладывала руки к животу, чтобы чувствовать движения ребенка кожей ладоней, и замирала, не шевелясь. Поутру Элишеба рассказывала о своих ночных ощущениях Захарии. Он улыбался в полуседую бороду, ласково гладил жену по голове, шепча благословение, и уходил в синагогу. После утренней молитвы он занимался хозяйством, которое охватывало земли в Эйн Керем и в Вифлееме, не оставляя без внимания и дела общины, за которую чувствовал себя в ответе.

Рабыня Адина уверяла Элишебу и Захарию, что у них родится крепкий здоровый мальчик, но беременным необходимо сторониться резких запахов, которые приходят с кухни или поднимаются от удобрений на полях:

— Адони и ты, госпожа! Уже недолго ждать. С помощью Всевышнего дитя придет летом, вскоре после Шавуот. Вы мне верьте, я вижу пальцами, когда притрагиваюсь к тебе, госпожа.

Адина родила шестерых, но выжил лишь один сын. Муж ее рано умер. Узнав, что сын наделал долгов, включая даже долг римлянину, сборщику налогов (деньги были взяты под залог родового участка земли в Эйн-Керем), Адина продала себя в рабство на семь лет в семью Захарии и Элишебы, с которыми жила по соседству.

Иногда Адина казалась своей хозяйке странной, даже пугающей. Так, она всерьез утверждала, что слышит голоса звезд и трав, но Элишеба ей не верила, считая, что Адина немного помешалась после смерти мужа.

Закончив омовение ног Мариам, рабыня выплеснула воду и, вернувшись во двор, негромко произнесла, обращаясь к гостье:

— Видится мне, госпожа, в тебе уже живет дитя…

Мариам затихла, будто у нее перехватило дыхание. Прозрачно-бледное лицо ее медленно покраснело. Она закрыла ладонями щеки, склонила голову, прислушиваясь к скрытой жизни своего тела, и беззвучно произнесла привычные слова благодарственной молитвы.

Этим же вечером, вскоре после заката, гонец принес запоздалое письмо, отправленное уже давно с караваном из Галилеи, в котором Мариам сообщала о своем скором приезде. Элишеба читала строки, записанные под диктовку Мариам безразличной рукой полуграмотного писца на рынке, узнавала ее тихий голос и думала, что ей все больше нравится эта робкая, хрупкая девочка с большими миндалевидными глазами, которая по возрасту годилась ей в дочери. Мариам сидела подле нее, охватив колени руками, и с восхищением смотрела на огород и фиговые деревья Элишебы.

«Замужество мало изменило ее, — думала Элишеба. — Все еще почти ребенок, но теперь мы обе беременны. Она совсем молодая, еще родит много детей — и я, которой она годится в дочери, если бы у меня могла родиться дочь! Мне бы только сохранить сына».

Она поймала себя на мысли, что всегда называет еще нерожденное дитя мальчиком, как предсказала Адина.

— Йосеф будет так счастлив, когда я ему расскажу, — призналась Мариам. — Он не говорит мне, но я знаю, что мечтает о сыне-первенце. Надеется, что тот вырастет, научится основам ремесла, и они будут работать вместе — сын и отец.

— А что бы ты хотела для своего сына, если родится сын? — улыбнулась Элишеба.

— Мне уже однажды снилось, что у меня родился сын. Так легко и быстро. А потом сразу — будто он уже взрослый. Я смотрю на него — и знаю, что это мой сын. Высокий, красивый, он стоит один на холме, солнце у него за спиной, а вокруг толпы людей, самых разных людей, мужчины и старики, и женщины с детьми. Кажется, в толпе были даже римляне и финикийцы. И все они молчали. Потом мой сын подошел к краю холма, протянул руки к собравшимся и начал говорить.

— Что же он говорил? — спросила Элишеба, удивленная видениями это молодой женщины.

— Не знаю, — призналась Мариам. — Я лишь видела, что когда он замолчал, было сначала очень тихо, только ветер теребил его белый плащ. А потом один из тех, кто стоял ближе к нему, воскликнул: «Рабби, рабби!» И я почему-то проснулась вся в слезах, — добавила Мариам. — Но этот сон больше не повторялся. Я ходила на рынок в Назарете к толкователю снов, но он не понял мой сон.

Потом она повернулась к Элишебе и спросила:

— А ты, госпожа моя и родственница, кем ты видишь свое дитя, да будет оно угодно Всемогущему?

Элишеба поймала себя на том, что ее мысли были так заняты тревогой о сохранении ребенка, что она и не думала еще о его будущем. Она лишь улыбнулась восторженным словам своей гостьи, а Мариам наклонилась и поцеловала ей руку.

По ночам из-за холмов близ деревни доносился высокий скулящий вой, словно вопль шакалов, идущих на охоту, и злобное рычание леопардов, которые пугали Мариам. Все ей было непривычно в богатом доме: и гордость Элишебы — стоящая на втором этаже в глубине спальни на возвышении широкая кровать, и полы в доме и во дворе, выложенные красивой плиткой. Несмотря на уговоры, Мариам постелила себе коврик рядом с постелью Элишебы, улыбнулась и мгновенно заснула, свернувшись калачиком, по-детски.

Этой ночью Элишеба долго лежала без сна, впервые задумавшись о будущем ребенка, который толкал ее ножками, словно чувствовал, что мать думает о нем.

Быть может, Всевышний даст ей долгую жизнь, и она увидит сына уже взрослым… Высоким и стройным в небесно-голубом одеянии левита, как его отец. А может, ее сын станет первосвященником в Храме, уже освобожденном от имперского орла Рима. Его недавно прибили к воротам по приказу царя Ирода.

Вот он облачается в одежды первосвященника. Он надевает головной убор — кидар. На нем укреплённая на голубом шнуре пластинка из чистого золота, на которой выгравировано «Святыня Господня». Подол его голубой верхней ризы украшен гранатами, сделанными из разноцветных шерстяных нитей, и золотыми бубенчиками. Гранаты напоминают первосвященнику о святости заповедей. При каждом его шаге звенят золотые бубенчики, прикрепленные к подолу, чтобы охранить от возможной гибели при входе в Святая Святых в тот священный день в году, День искупления и прощения — Йом Киппур.

Глаза его сияют, речь его сладостна и страстна. Толпы людей склоняются перед ним. Какое же счастье для матери!

* * *

Мариам тяжело переносила первые месяцы беременности, и за месяц до летнего праздника Шавуот за ней приехал муж Иосеф, чтобы отвезти ее домой в Галилею. Плотник Иосеф был худощав, высок, с крепкими жилистыми руками и неожиданно ярко-голубыми глазами. Элишебе он показался немного простоватым, хотя было очевидно, что он очень любит Мариам.

Гости тронулись в путь. Иосеф зашагал рядом с ослом, на котором ехала жена, широко ставя большие ступни ног. Мариам долго поворачивалась и махала Захарии и Элишебе, стоящим у выхода из двора. Элишеба помахала ей в ответ и подумала, случится ли им еще увидеться. Кто может угадать намерения Всевышнего…

* * *

В предсказанный Адиной срок, вскоре после летнего праздника Шавуот у Элишебы родился крепкий здоровый мальчик. Роды прошли легко, и она сочла это хорошим знаком. Его назвали Иоханан, что означало «Всевышний помиловал». Элишеба, как положено, сначала дала ему левую грудь, более близкую сердцу матери, и почувствовала себя счастливой.

2. Отец и сын

И вновь приближался праздник Песах, когда вспоминают избавление от египетского пленения. Дожди были обильны и желанны. В январе и феврале буйно цвел миндаль в Эйн-Керем. В Израиль пришла весна, в полях созревал ячмень. Цвела земля анемонами, нарциссами, маками — и даже в пустыне между камней пробивались стойкие цикламены. Захарии вновь настал черед служить при Храме.

Маленький Иоханан кашлял и сильно плакал днем и по ночам. Утром в день отъезда Захарии у сына был горячий лоб, и он ни на миг не отпускал от себя Элишебу, прижавшись к ее груди. Поэтому она впервые за годы их супружества не сумела проводить мужа. Малыш часто просыпался и будил ее, она задремала лишь под утро. Сквозь сон почувствовала, как Захария легко коснулся ее головы, убрал прядь волос, выбившуюся из-под головной повязки и касавшуюся ее рта. Элишеба попыталась приподняться с кровати, но муж остановил ее, и она вновь ненадолго заснула, о чем сожалела всю последующую жизнь.

Две недели прошли необычайно быстро. Элишеба натирала сыну десны смесью козьего молока с медом, но зубки все время мучили малыша, и Элишеба потеряла счет дням, несмотря на помощь Адины. Наконец, к исходу третьей недели после отъезда Захарии у мальчика появился очередной зубик, а затем еще один. Он вновь стал спокойно спать по ночам. Элишеба ожидала мужа со дня на день. Несколько раз заглядывали соседи в надежде узнать о скором возвращении миротворца всех общинных раздоров Захарии. Из Иерусалима приходили тревожные вести о безумствах царя, которому всюду чудились заговоры. В очередном приступе бессмысленной ярости он приказал казнить жену и нескольких своих сыновей. Однако от Захарии не было никаких вестей.

Миновала еще одна неделя. Никогда еще Захария не задерживался столь надолго после окончания своей службы в Храме. Неподалеку от деревни проходил один из древних караванных путей, пересекавших землю Израиля с севера на юг. Элишеба решила попытаться узнать о судьбе мужа у паломников, возвращающихся с караванами после посещения Храма.

В путь двинулись рано, еще затемно. Впереди шли два раба для охраны, за ними Адина медленно вела ослика в поводу. Неторопливое покачивание в седле успокаивало. Сын крепко спал на руках у матери. По дороге остановились лишь раз, когда Иоханан проснулся и громко потребовал материнскую грудь, полную молока. Элишеба смотрела на него, и сердце ее сжималось от дурных предчувствий. Обычно разговорчивая, Адина молча стояла рядом.

— Боюсь, не ждут ли нас дурные вести…

Рабыня лишь глянула на Элишебу и осторожно потянула повод, не отвечая. Выглянуло утреннее солнце, осветило узкую тропу, по которой они продвигались, пока не вышли на более гладкую дорогу, недавно проложенную римлянами и ведущую к месту для привалов караванов.

Глухой низкий рев верблюдов и крики ослов, то яростные, то жалобные с придыханием, были слышны издалека. Перед Элишебой открылось огромное пространство, вытоптанное людьми и животными за многие века, ведь на привале сходились основные караванные тропы, идущие с севера на юг из Месопотамии на Египет и Аравию, и поперечные дороги, ведущие от моря через Иерусалим и Иерихон на Равву и далее на Вавилон через пустыню. В Израиль везли золото и медные сосуды из заморских стран, кедровые деревья из Ливана, слоновую кость из Индии, алойное масло, нард и шафран из Аравии. Земли израильские давали взамен в изобилии пшеницу и ячмень, шерсть и лен в пряже и тканях, сладкий мед, миндаль и асфальт из Соленого моря, которое много позже прозвали Мертвым морем.

Элишеба растерялась от размеров караванов и стоголосого шума. Пахло мочой верблюдов и ослов, тысячи копыт поднимали облака пыли, которые застилали жаркое солнце. Женщины располагались отдельно от мужчин, ближе к соснам, дававшим тень. Адина и Элишеба медленно шли в поисках удобного места, когда услышали знакомый голос и увидели Мариам с ребенком у груди, которая махала им, приглашая присоединиться к себе.

Элишеба без сил опустилась наземь рядом с Мариам, отправив Адину за водой. Это уже не была та почти девочка, что встретилась ей у ворот ее единственного в Эйн-Керем каменного дома, с хрупким телом, нежной бледностью лица даже на грозном солнце Иудеи и восторженными глазами. За очень короткий срок молодая женщина, державшая на руках свое спящее дитя, познала тревогу и сомнения, коснувшиеся ее лица. Но странно, заметила Элишеба, что после первых радостных приветствий Мариам вдруг смолкла и отвела глаза:

— Ты уже знаешь? — спросила она таким голосом, каким говорят о необратимом. И Элишеба поняла:

— Захария? Что с ним?

— Его уже нет. Он уже в Шеоле с другими праведниками. Наш караван шел через Иерусалим, и мы узнали.

— Кто?.. — прошептала Элишеба. Сейчас она чувствовала только пронзительную боль в сердце. Ей хотелось лечь наземь и крепко прижать руки к груди, но даже этого облегчения от боли не позволил ей Всевышний, ведь рядом, чувствуя муку матери, из последних сил заходился в плаче ее сын. Среди призывов менял, беготни рабов и погонщиков ей суждено было узнать о смерти мужа.

— Воины Ирода убили его возле алтаря, осквернили Храм. Захария не открыл им, где скрыт его и твой сын. Они искали твоего сына, Элишеба, чтобы зарезать его, как и других новорожденных. Безумному царю предсказали, что уже родился тот, кто изведет и его, и самую память о нем. Царь Ирод испугался. Поэтому мы с Иосефом все бросили и бежим в Египет. Тебе тоже надо бежать, госпожа моя и родственница! Они не успокоятся и будут искать тебя.

— Надо бежать! — повторила Адина и протянула руки, чтобы взять маленького Иоханана у Элишебы.

— Вам надо бежать! — повторил и подошедший за женой Иосеф. — Но как? Наш караван идет на Египет, но без припасов, без одежды ты не дойдешь. Нужны деньги для оплаты владельцам верблюдов, охране каравана, проводникам…

Элишеба отвела в сторону руку рабыни, подняла глаза на Иосефа, потому что слышала звук его речи, хотя и не различала слов. Неподалеку громко жаловался на жизнь верблюд и ронял пену. Элишеба почувствовала себя одинокой, покинутой, словно Захария выбрал путь смерти по своей воле, и единственное, чем она могла напомнить ушедшему о себе, было разорвать край своего хитона. Ведь даже соблюсти Шиву, этот древний обычай семидневного траура по ушедшему от жизни земной, Элишеба не могла себе позволить.

Оставленный на мгновенье без внимания у колен матери Иоханан перестал плакать и пополз по земле. Затем вдруг приподнялся, встал и, покачиваясь, сделал свой первый самостоятельный шаг. Адина и стоявший рядом Иосеф протянули руки. чтобы его поддержать, но Элишеба не шевельнулась, лишь молча смотрела на сына. Иоханан остановился, подумал. Решил, что для одного дня довольно новых интересных ощущений, и сел наземь.

— Кто мы, чтобы понять истинные желания Всемогущего… — тихо произнес Иосеф.

Элишеба не вымолвила ни слова. Перевела взгляд на Мариам, на склоненную над ней Адину. Схватила руку рабыни, крепко сжала ее, медленно поднялась. Повернулась на восток, в сторону Иерусалима, словно прощаясь с Захарией, — ведь она понимала, что не сможет даже похоронить мужа, умастив его тело нардом, как положено. Чужие руки сняли с него одежду левита, смыли с тела кровь и захоронили его. Когда-нибудь потом, думала Элишеба, она отправится в Иерусалим, где ее муж принял жестокую смерть, и разыщет его могилу. Но сейчас, повторяла себе она, надо спасать сына от убийц, посланных царем.

— Надо спасаться, — торопила ее Адина. — Нельзя ждать, госпожа. Ни минуты.

Элишеба подхватила на руки Иоханана, с лицом, уже тронутым весенним солнцем, и каплей засохшего материнского молока на нижней губке, поспешно простилась с Иосефом, с Мариам, кормившей сына Иешуа, и в сопровождении Адины и рабов пустилась в обратный путь в Эйн-Керем.

3. Предначертание Иоханана

Умер царь Ирод, кончился его век. Последние годы жизни он мучился болезнями, пожиравшими его раздувшееся рыхлое тело. Сильные боли приводили его в исступление; всюду виделись ему заговоры, ножи в руках врагов, в каждой капле вина растворялся яд. В безумной ярости своей Ирод казнил правых и виноватых. Он убил и любимую жену, и нескольких своих сыновей, залив их кровью мраморные полы построенных им дворцов.

Получив от Мариам известие о гибели мужа, Элишеба с маленьким Иохананом отправила Адину в Эйн Керем, а сама двинулась дальше в горы. Она нашла приют и спасение от мечей убийц среди небольшой секты эссенов, живших в горных пещерах, к которым вели потайные тропы. Эссены верили в скорый конец света и приход мессии, способного освободить Израиль, очистить его, а за ним и весь мир от сынов зла — и готовились к нему, посвящая дни коллективному труду, изучению Писания и совершая ежедневные очистительные омовения.

Когда Иоханан немного подрос, и она уже полностью отняла его от материнской груди, Элишеба впервые решила вернуться в Эйн Керем. Из нечастых весточек от Адины она знала, что хозяйством семьи вынужденно занимается Анания, дальний, почти незнакомый родственник покойного Захарии, но делает это неохотно, ведь у него был свой дом в Иерусалиме, и в Эйн Керем он приезжал лишь изредка.

Дом без ухода хозяев умирал. Огород, былую гордость хозяйки, по приказу Анании вырубили рабы, потому что он требовал хлопот. Одно из любимых Элишебой фиговых деревьев почти засохло и перестало плодоносить. Жители деревни помогали с урожаем как могли, но у каждого были свои наделы земли и свои налоги — на Храм, на общину и в ненасытную казну жестокого Рима. Как узнала Элишеба, часть земель в Вифлееме уже была заложена для оплаты налогов. Этого, думала она, никогда не допустил бы Захария, для которого родовые земли были неприкосновенны.

Анания был молод, недавно женился, имел привычку обо всем говорить громко и убежденно. По закону, он должен был выплачивать Элишебе значительное содержание, но часто урезал платежи, объясняя плохими урожаями. При этом Анания отвергал любое участие Элишебы в управлении землями:

— Занимайся кухней и не вмешивайся в мои дела, пока мне не понадобится твое мнение.

Элишеба не возражала ему. Быть может, уже не хватало душевных сил, ведь все помыслы ее были связаны с Иохананом, оставшимся у эссенов.

Сын быстро рос. Частые визиты матери, пробиравшейся к нему в горы, уже тяготили его, и он настоял на том, чтобы она некоторое время не приходила к нему. Когда же Элишеба увидела его в следующий раз, перед ней стоял высокий юноша с буйно растущими волосами до плеч, первыми следами бороды на щеках и пронзительными черными глазами. Элишеба даже немного смутилась — таким неожиданно взрослым показался ей сын, и не сумела возразить, когда он заявил, что уходит от эссенов в пустыню иудейскую молить Всевышнего открыть ему путь, ведущий от зла человеческого к добру, и его собственное предназначение.

— Но как же знать, чего Он хочет для тебя, сын мой? — лишь робко спросила она Иоханана.

— Мало кому известны Его замыслы и желания. Но если мы несем добро и справедливость, Он идет рядом с нами. Каждому, кто чтит Тору и живет по ее законам, будет знак от Него, и ему откроется его предначертание.

Странными показались Элишебе его слова. Она не вполне понимала, отчего поиски своего пути, предначертания в жизни должны увести Иоханана в одиночество пустыни. Что можно там найти, кроме змей, греющихся на солнце?

«Как быстро он вырос, такой высокий, красивый! Что же он ищет? Увижу ли я его еще?» — думала Элишеба, возвращаясь из гор в Эйн Керем.

Дома, уже лежа в постели, она вспомнила, что подходит годовщина гибели Захарии, могилу которого она так и не разыскала в Иерусалиме. Говорили, что его убийцы унесли тело с собой, и так и не было известно, где он захоронен. И еще она подумала, что из двух фиговых деревьев, росших возле ее обедневшего дома, одно дерево все же оживает и, если позволит Всевышний, вскоре даст плоды. И еще — что обе они, Адина и сама Элишеба, уже совсем старые и никому не нужные вдовы. Быть может, поэтому они так сблизились. Ведь и сын Адины, для которого она когда-то продала себя в рабство на срок, ее никогда не навещает.

С этими безрадостными мыслями Элишеба заснула, не подозревая, по какой дороге отправят ее вскоре Адонаи и любовь к сыну.

4. Дальний путь матери

Иоханана арестовали неподалеку от перехода через реку Иордан, а затем, следуя приказу сына Ирода — тетрарха Ирода Антипы, доставили в город-крепость Махерус.

По слухам, уйдя от эссенов, Иоханан жил в пустыне, а когда достиг 30-летнего возраста, вышел из пустыни Иудейской и направился к переправе через Иордан, по которой некогда иудеи пересекли реку и впервые вступили на землю обетованную. Впоследствии этим же путем прошел и великий пророк Элияху. Оттуда, из этого удаленного от столицы места, зазвучал на весь Израиль голос Иоханана, живущего чистой праведной жизнью. И такая убежденность, такая пронзительная страсть звучала в голосе этого молодого еще человека, носившего грубую одежду из верблюжьей шерсти, подпоясанного кожаным ремнем, питавшегося лишь злаками и, по слухам, никогда не пробовавшего ни вина, ни сикеры, что сотни людей из далекой Иудеи, из Галилеи и Самарии, с гор Ливана и со столичных улиц Иерусалима стекались к Иордану послушать его рассказ о приближении заветного часа, когда вернется мессия в сопровождении пророка Элияху в Израиль, освобожденный от иноверных захватчиков, и будет судить каждого по делам и промыслам его, потому что их не скрыть и нет меж ними различия.

— Есть среди нас и грешные, и праведные, но никто не обречен, — учил Иоханан бен Захария. — Есть еще время у любого, будь то мужчина или женщина, чтобы очистить разум и сердце от греховных помыслов и вернуться к истинной вере наших древних пророков. Лишь тогда придет пора очистить и тело ваше, опустив его в воды святого Иордана.

Радовалось его сердце, свет был в его душе, потому что он следовал своему призванию, отринув все возможные страхи и сомнения. Столь сильна была его уверенность в своей правоте, так звучал его голос, то поднимаясь ввысь страстным призывом над всеми, кто слышал его, то опускаясь и стелясь над землей, словно и сам Иоханан сидел рядом и ласково говорил с каждым из них — с одинокой вдовой, с седым старцем и нетерпеливым юношей, с гордым римлянином, случайно заслушавшимся иудейского пророка, или с финикийским торговцем, жаждущим прибылей земных, а не небесных, — что слава о нем далеко разносилась по стране и за ее пределами.

Временами Иоханан и сам не понимал, откуда приходят к нему слова. В Иудейской пустыне, где он жил в ожидании знака Всевышнего, Иоханан часами говорил, обращаясь к раскаленным на солнце скалам, к ящерицам, скользящим меж камней в поисках тени, к пылающему закатным светом горизонту и ночным звездам. Многие годы он почти не встречал людей, но когда покинул пустыню и без колебаний двинулся к переправе через Иордан, Иоханан уже знал, что слова придут к нему сами, отражением Бат-Кол — голоса Всемогущего, потому что когда делаешь доброе дело, Адонаи идет невидимо рядом.

Тетрарх Ирод Антипа, как и многие правители, не терпел популярность людей, которую он не мог обратить себе во благо. Он остерегался трогать Иоханана, пока тот не вынудил тетрарха к действию, публично обвинив Ирода Антипу и его жену Иродиаду в преступном прелюбодеянии. Ведь Иродиада была замужем за братом Ирода, который был еще жив. Зная справедливость обвинений, Иродиада ненавидела Иоханана.

Незадолго до ареста Иоханана на переправе появился незнакомый молодой человек в простом белом хитоне. Среднего роста, с русыми волосами до плеч, разделенными пробором посредине головы, лицо чистое, без морщин, с легким румянцем на щеках. Недлинная борода такого же цвета, как и волосы. Глаза голубые, полны притягательной силы, речь сдержанная, приятная, осанка и походка исполнены благородства. Дождавшись возможности подойти к Иоханану, он приветствовал его, как приветствуют в Израиле старших и более мудрых:

— Господин мой и родственник! Наши матери состоят в родстве, хотя и не очень близком. Наслышан я о надежде, которую несешь ты словом своим. Пришел учиться у тебя правде.

— Какой же правды ищешь ты у меня? Правду премудрых хитрецов и лжепророков я отверг.

— Слышал я, — ответил Иешуа, сын Мариам и рано умершего Иосефа, — люди говорили, через тебя говорит с нами Всевышний. Его правды ищу.

— Этого не знаю, — молвил Иоханан. — Слова мои идут от сердца, нет в них ни домыслов, ни скрытых желаний. Верю, что близится день, молюсь за спасение Израиля, помогаю чем могу тем, кто хочет вернуться к жизни праведной, омывая их в водах Иордана для очищения и покаяния. Вижу я, тебе близки мои мысли, хотя и сдержан ты в речах. Быть может, ты дальше меня пойдешь по этому пути, начертанному Всевышним.

Вечер спустился на плечи двух молодых философов. Перед этим он скользнул над домом вдовы Захарии Элишебы, почтительно коснулся стен снежно-белого Храма. Погасил отражения солнечных лучей на его золотых воротах и крыше, покидая Иерусалим. Он принес прохладу садам и дворцам древнего Иерихона, стоящего среди безжизненной пустыни, заглянул в чащу Галилейского озера, где по берегам сохли рыбацкие лодки, и двинулся дальше на восток, переправившись через священную реку Иордан.

Воины Ирода Антипы пришли за Иохананом ночью, когда спящие наиболее беззащитны перед неправедными арестами. Очень скоро стало известно, что тетрарх велел содержать Иоханана в тюрьме в городе Махерусе, что на восток от Соленого моря.

Лишь через месяц новость о пленении сына долетела до Элишебы. Ее принесли паломники из Галилеи, пришедшие летним месяцем июня в Иерусалим на праздник Шавуот. Паломники обычно шли более долгим путем, в обход занятой римлянами Самарии, вдоль Иордана, чтобы затем уже остановиться в Иерихоне и двинуться дальше по древней дороге на столицу.

Адина и Элишеба молча сидели друг подле друга.

— Вместе пойдем, я тебя не оставлю. Как-нибудь доберемся, — сказала бывшая рабыня.

— Дальний путь, могу не дойти. Ноги болят, особенно ночью. Еще пропадешь со мной, — ответила Элишеба.

— Всевышний помогает матерям и вдовам. У двоих четыре ноги — дойдем.

— Если Он помогает матерям, Адина, где же наши сыновья?

— Мой — где-то в Иерусалиме, неизвестно чем живет. А твой — известен на весь Израиль. — Адина встала: — Пойду собираться. Куплю только новые сандалии в дорогу. Жаль, мой осел уже совсем старый.

— Возьмем рабочего мула. Анания будет беситься, ну и пусть злится. Мне теперь уж все равно.

Последний раз Элишеба отправлялась в дальний путь из Эйн-Керем более тридцати лет назад, когда они с покойным Захарией с охраной ездили на север в Галилею на свадьбу Мариам и Иосефа. Сейчас ей уже казалось, что это было не с ней. Она не запомнила дорогу в Назарет, но ясно вдруг увидела те новые золотые ручные и ножные браслеты, изготовленные искусными финикийскими ювелирами, что привез тогда в подарок из Иерусалима ее муж. Она чувствовала себя красивой и желанной, хозяйкой богатого дома, в котором не хватало только детей, бегающих в их супружеской спальне по мозаичному полу с изображениями летящих птиц.

Элишеба сидела на краю своей вдовьей постели. Ночи уже были жаркими, когда приятнее спать на крыше, но она не могла взбираться вверх по деревянной лестнице из-за больных коленей. Как было бы хорошо вернуться с Иохананом в дом, которого он, в сущности, и не знал, думала Элишеба, хотя и понимала в сердце своем, что не быть этому. Выгнать Ананию прочь, совсем, чтобы и следа его не было. Иоханан занялся бы хозяйством, а она бы ему помогала. Ведь Захария многим делился с ней когда-то, и часто они вместе принимали решения по управлению землями. При Иоханане ожили бы оба фиговых дерева, которые она любила.

Благословенны наивные мечты матери! Ведь она так давно не видела сына, что и не знала, как он выглядит.

* * *

Две старые, намеренно плохо одетые женщины в сопровождении раба не привлекали внимания грабителей на дорогах. К этому времени паломники, завершив празднование, уже покинули Храм и город, неся повсюду весть об Иоханане бен Захарья. Элишеба и Адина обошли Иерусалим и двинулись дальше на восток по древней дороге на Иерихон. Всем был славен древний Иерихон — этот оазис в безжизненной пустыне, с природными источниками воды. Украшали его дворцы, построенные Иродом, рядом с которыми стояли виллы богатых римлян и иудеев. В Иерихоне мастера делали ароматное вино, специи, духи для богатых женщин. Веками по пути меж Иерусалимом и Иерихоном шли пилигримы, двигались огромные торговые караваны. По этой каменистой дороге приходили армии друзей и недругов Израиля.

Женщины миновали Иерихон и двинулись дальше на восток, обходя Соленое море, по тропам. Мул по дороге издох. Раб сбежал и ушел с богатым караваном на юг, в Египет. Новые сандалии Адины сильно стерлись. Элишеба жаловалась, что распухают ступни, и ремни обуви врезаются в кожу. Растирание маслом смягчало раздражение, но часто покупать масло они не могли, ведь нужно было экономить деньги на Махерус. Не сговариваясь, без отдыха они шли вперед по пыльным грунтовым дорогам Палестины, проложенным несчетное множество веков назад. За Иорданом они вступили в Перею, где правил тетрарх Ирод Антипа, а затем двинулись вокруг Соленого моря. Вода в нем была плотной, маслянистой и щипала раздраженную кожу ног.

К полудню того дня, когда Адина и Элишеба добрались до Махеруса, небо за их спинами стало быстро темнеть, хотя было еще далеко до заката. Резко усилилась жара. Внезапно начавшийся сильный ветер гнал огромные бурые волны песка. Песчаные волны быстро меняли свою форму, они приближались к измученным женщинам.

— Мы дошли, Элишеба! Мы дошли! — прокричала Адина, схватив Элишебу за руку. — Видишь же сама: Всевышний помогает матерям, Он не дал нам погибнуть.

Буря стояла близ Махеруса три дня, засыпая песком Аравийской пустыни нижний город, крутую дорогу, ведущую на вершину горы в крепость, окружавшую своими стенами замок тетрарха, из которого в ясную погоду был виден Храм.

Ранним утром четвертого дня, когда в небе еще светили ночные звезды, Элишеба стояла в очереди у входа в тюрьму в нижней части города Махеруса. Навещать заключенных разрешали лишь с раннего утра, поэтому очередь занимали с ночи, к тому же пускали лишь по несколько человек и выпускали из другой двери.

Возле массивных дверей неподвижно стоял огромного роста пронзительно-черный нубиец с копьем. Час за часом он стоял, не произнося ни слова, глядя поверх голов ожидающих в очереди женщин. Пот струился по его лицу и груди. Затем, следуя какому-то неведомому знаку из глубины подземной тюрьмы, нубиец делал два шага вбок, со стуком опускал копье на каменный пол перед дверями, что было сигналом для очереди разойтись до следующего рассвета.

Слух о том, что к пророку, как многие называли Иоханана, приехала мать, сразу облетел весь город, но не дошел еще до тетрарха Ирода Антипы, который готовился отпраздновать день рождения в своем дворце, нависавшем над Махерусом.

Этим утром, на шестой день после приезда, Элишебу вновь не пустили повидать сына. Рядом с нубийцем стоял невысокий толстый римлянин, скрестив руки на груди. По виду — явно более значимое лицо в охране тюрьмы.

Услышав просьбу Элишебы пустить ее к Иоханану, удивленный тем, что эта небогато одетая женщина владеет греческим, римлянин криво усмехнулся и сказал:

— Уходи, женщина, придешь в другой день.

— Тогда я пойду к тетрарху, — настаивала она. — Даже если у него день рожденья, он не сможет отказать мне в свидании с сыном. Я шла к нему через всю страну.

— Тетрарху не до тебя сегодня, он пирует с друзьями, женщина. Дочь царицы будет танцевать для него. — Он повернулся и ушел внутрь.

Очередь молчала. Затем женщины стали повторять на разных языках:

— Тетрарх сегодня пирует с друзьями и семьей.

Нубиец сделал шаг и опустил копье, преграждая вход в тюрьму. Женщины не расходились, ждали, что будет делать Элишеба. Зло казалось ей плотным, безразличным, непроницаемым.

* * *

К вечеру маленькую комнату, в которой ютились Элишеба с Адиной, разыскали ученики. Раздался осторожный стук в дверь. Адина выглянула на улицу. Перед ней на узкой извилистой улице тесно стояли сотни незнакомых мужчин, женщин, стариков и подростков, раздавались голоса на целой смеси языков. По-видимому, к ним присоединялись все новые люди. Шум доносился с разных сторон, заполнял улицы города.

С появлением на пороге Элишебы голоса разом смолкли, улица за улицей затихали. Люди, стоявшие перед Элишебой, опускали глаза, чтобы не встречаться взглядом с матерью пророка.

Она лишь промолвила:

— Иоханан?.. — Затем: — Сын мой!

Сквозь молчаливую толпу, которая расступалась перед ней, в первый ряд проталкивалась хрупкая женщина. Перед Элишебой стояла Мариам. В простой одежде, без привычных недорогих браслетов на руках и ногах, которые она раньше носила. Но, как в молодости, худенькая, с бледным лицом, хотя по рукам и шее было видно, что молодость ее давно прошла. Лишь прекрасные миндалевидные глаза горели страстным огнем, как тогда в Эйн-Керем, когда Мариам рассказывала сон о будущем своего еще не рожденного в ту пору сына.

Мариам сделала шаг, взяла Элишебу за руку.

— Его нет? — спросила Элишеба, не удивляясь появлению Мариам.

— Нет, уже нет. Ушел туда, где живут праведники.

— Кто?

— Ирод Антипа, тетрарх. Пусть покарает его Всевышний за это злодеяние! Дочь царицы-прелюбодейки танцевала для него танец семи вуалей, в котором бесстыдно раздевалась, и выпросила в награду голову твоего сына, о мать! Так он погиб.

— Так он погиб… — повторила Элишеба. И спросила тихо: — Зачем пришли эти люди?

— Смерть твоего сына, Элишеба, это не только твое горе, твоя боль. Это беда для всего Израиля!

— Почему ты здесь, Мариам?

— Я пришла к Иоханану сказать, что мой сын, Иешуа… — Мариам смолкла на мгновенье, потом продолжила: — Что он узнал об аресте Иоханана, вошел в синагогу в Капернауме и впервые тогда говорил людям о добре и зле и Царстве небесном. Теперь услышать его приходят сотни. Иешуа продолжает то, что начал твой сын, Элишеба. Ведь Иоханан славен на весь Израиль!

— Я устала, Мариам. Я старая женщина, путь мой на исходе. Все мысли мои в прошлом. Что мне за дело до боли Израиля… до величия Израиля… Удел матери — жить в ее детях. Одно дитя у меня было — и его больше нет. Пусть и на расстоянии, хоть издалека, но я верила, что он вспомнит о матери и хоть ненадолго вернется в родной дом. Теперь ждать мне некого. Немного же лет жизни отмерил Всевеликий моему сыну после того, как отнял моего мужа. Таково Его милосердие! Обоих Иродов избрал Он своим орудием, чтобы расправиться с моей семьей!

— Слова и деяния наших сыновей, Элишеба, сохранятся в памяти Израиля. Исполнится мой давний сон!

— Что мне за дело до чьей-то памяти? Много пророков уже было в Израиле. И великие, и малые — и одна у них участь. Не боишься ли ты, женщина, что и твоего сына постигнет жестокая смерть? Что тебе на руки положат его тело?

Мариам отшатнулась от нее.

Люди, стоящие в первых рядах, слушали разговор двух матерей и молчали. Молчали все, заполнившие эти узкие длинные улицы. Слышно было лишь взволнованное дыхание Мариам. Ее бледные щеки покрылись красными пятнами, но она не могла вымолвить ни слова.

Ноги не держали Элишебу. Она присела на камень рядом с дверью в дом. К ней подходили, чтобы коснуться ее руки. Она не убирала руку и не чувствовала прикосновений. Ей бормотали слова сочувствия, которые она не слышала из-за шороха сотен ног вокруг нее.

Мариам пыталась проститься с ней перед уходом, но Элишеба не узнала ее и ни словом не ответила на слова прощания. Она сидела совершенно неподвижно, пока ее почти насильно не подняла Адина и не завела в дом.

Вечером Адина завела разговор об обратной дороге в Эйн-Керем. Элишеба не спорила с ней. Она чувствовала, что приближается окончание ее связей с земной жизнью:

— Ничего от меня не осталось. Сухая старая скорлупка осталась от Элишебы.

«Поутру, — решила она, — пойду просить жену тетрарха Иродиаду отдать мне голову моего сына, чтобы похоронить как положено. Чтобы не разделил он неведомую участь своего отца Захарии». С этой мыслью Элишеба заснула и спала до утра, не видя снов.

Но Иродиада не отдала матери голову ненавидимого ею пророка Иоханана.